— Готовьтесь попутно и к тому, Фридрих, что в определенных кругах распустят слух о том, как вы в сговоре с конгрегатами свели в могилу молодую жену, взятую силой, — мрачно заметил Курт. — В довесок к прочему.

— Мы перехватили еще одно письмо, — угрюмо произнес наследник. — Теперь Изабо намекает на то, что я на этом свете зажился, а пища на моем столе вполне может оказаться несвежей и отразиться на моем здоровье не лучшим образом.

Курт молча понимающе кивнул.

Элизабет исполнилось четырнадцать в год того злополучного пражского турнира; по иронии судьбы остаться в живых ей позволила болезнь, уложившая девочку в постель. Оставив дитя под присмотром челяди, отец её вкупе с прочим семейством направился в Богемию, где и сгинул, а Фридрих, покорив Баварию, взял Элизабет в жены.

Разумеется, слухи о том, что чудовищный actus был устроен Императором, не могли не дойти до нее. Разумеется, пришествие нового герцога во главе войска на отцовские владения никак иначе ею восприниматься и не могли — лишь как завоевание. Разумеется, собственное замужество она оценивала не иначе, как пленение — тем паче, видя, что собственный муж относится к ней лишь со смесью жалости и равнодушия. Разумеется, мысль о том, что брак заключен с возможным убийцей собственной семьи, рвала ей душу, отчего угасало и без того болезненное тело.

И разумеется, этим не могла не воспользоваться женщина с куда более крепкими нервами — другая Элизабет, дочь Стефана Баварского, Изабо — королева Франции, супруга короля Карла, которого в последние годы в открытую именовали Безумным. Счет к Империи и Конгрегации у нее уже был открыт: Джан Галеаццо Висконти, убийца ее прадеда Бернабо возглавлял Миланское фогство, внебрачный сын убийцы и его крестный отец стояли во главе Конгрегации, а Император привечал убийц. Гибель отца, матери и почти всего семейства Виттельсбахов оказалась последней каплей, взорвавшей фонтан смертельной ненависти.

Королева написала Императору письмо, целиком и полностью состоящее из оскорблений и проклятий. Королева собственноручно написала памфлет, который распространила по всем европейским государствам: в нем Конгрегация удостоилась именования «сатанинской псарни», Рудольф именовался не иначе, чем убийцей и мерзавцем, а Фридрих — стервятником, и Сфорца в последнее время всерьез опасался того, что эта неприглядная кличка привяжется к баварскому герцогу намертво. Королева добилась того, что авиньонский Папа предал анафеме всех — и самого Рудольфа с наследником и присными, и Конгрегацию. Впрочем, последнее событие было из тех, о коих можно сказать, что худа без добра не бывает: теперь можно было не опасаться подобных же действий со стороны Папы в Риме — согласиться со своим конкурентом в вопросах морали и веры он не мог принципиально.

Это, однако, было единственным, да и то временным утешением; агентура из кожи вон лезла, пытаясь перебить слухи и прямые обвинения, однако единственное, чего им удалось добиться — это лишь чуть уравновесить ситуацию: большинство европейских правителей все равно косились на Рудольфа с опасением, на Фридриха с презрением, а слово «Конгрегация» произносили со страхом и ненавистью.

А спустя время приставленные к наследнику люди начали перехватывать письма. Изабо писала супруге нового баварского герцога, «сестрице Элизабет», сперва исподволь, а после и все более открыто призывая отомстить за смерть отца или хотя бы покинуть дом убийцы и бежать к ней, во Францию. Первое ее письмо осталось без ответа, на второе ответ был получен — текст составлялся Сфорцей и Висконти лично, тщательно, скрупулезно; взвешивалось и выверялось каждое слово, едва ли не каждая фраза была переписана по два-три раза в попытке добиться предельной правдоподобности. И как показал следующий ответ Изабеллы — труды не пропали даром: королева была уверена, что получила весточку от несчастной родственницы.

Решили ли два итальянца, что делать дальше и к чему всё свести — Курт не знал, но ситуация в целом так или иначе выглядела не слишком обнадеживающе. В том, что следующей в очереди за Австрийцем стоит Франция, он не сомневался и молился лишь о том, чтобы Империи не пришлось разбираться с обоими одновременно — это был бы конец всему. Для войны на два фронта не было сейчас ни сил, ни средств, ни возможностей…

Да и с Гельвецией еще неизвестно как сложится, мысленно вздохнул он.

— Меня в сложившихся обстоятельствах смущает только одно… — начал Курт, и Фридрих невесело засмеялся:

— Только одно? Я вам завидую, майстер Гессе.

Курт мельком улыбнулся в ответ и, посерьезнев, продолжил:

— То, что вы делаете сейчас — это сепаратные переговоры. Как бы вы это ни называли. За спинами глав Цюриха, Тургау, Цуга, епископа Констанца… Это ваше право, вам решать, что для Империи выгоднее и что приемлемо, потому здесь и вы, а не какой-нибудь имперский чин.

— Но?..

— Но я вряд ли имею полномочия здесь присутствовать. При всех моих регалиях, при всем моем неявном положении в Конгрегации, при всем том, что я уже знаю и к чему допущен — я просто следователь. Обычный oper.

Курт услышал, как сдержанно хмыкнул фон Тирфельдер впереди и уточнил, чуть повысив голос:

— Хорошо, пусть oper со связями и сказочной репутацией. И тем не менее.

— Но помимо прочего, — возразил Фридрих серьезно, — вы еще и вассал Императора. Если вы еще не забыли об этом, барон фон Вайденхорст… К слову, мне не нравится, что все еще не граф.

— Даже не думайте, — выговорил Курт почти с неподдельной угрозой. — Откровенно говоря, да подзабыл. Нечасто это воспоминание имеет смысл… Но и вы, Фридрих, уж простите, еще не Император, а потому вряд ли имеете право решать, кого из всей этой неисчислимой рыцарской братии, включая меня, допускать к таким тайнам.

— Вы вон там имперское знамя видели? — безмятежно уточнил наследник, ткнув пальцем через плечо, и Курт, пожав плечами, вскинул руки:

— Сдаюсь, Ваше Высочество, как скажете. Надеюсь, ваш батюшка не решит впоследствии, что вы были неправы, а один инквизитор… простите — барон, слишком много знает.

Фридрих лишь молча усмехнулся, не ответив, и Курт умолк тоже.

Глава 35

Четыре жеребца под купой низких деревьев стояли смирно, лишь изредка перетаптываясь на месте и кося глазами на стерегущего их герцогского адъютора, Линхарта фон Тирфельдера — его Курту представили еще этим утром в лагере. Подошедших он поприветствовал молчаливым кивком, передал наследнику поводья его коня и так же молча запрыгнул в седло, не утруждая себя излишним этикетом и не дожидаясь, пока баварский герцог сделает это первым.

Ехали так же в молчании — фон Тирфельдер впереди, Фридрих и Курт бок о бок, а Хельмут на полкорпуса позади, положив арбалет поперек седла и, кажется, умудряясь осматривать все четыре стороны одновременно. Осматриваться, правду сказать, было все сложнее с каждым шагом: редкие деревца собрались в подлесок, подлесок перешел в лес, становящийся все гуще, и когда Курту уже стало казаться, что дальше кони попросту не протиснутся, впереди показалась поляна, весьма символично перегороженная ровно пополам природным шлагбаумом [128] .

Здесь охрана стояла открыто — шестеро уже виденных в лагере людей из личной стражи наследника; кто скрывался в зарослях по пути сюда, Курт не видел, равно как и не был уверен в том, что заметил всех, но точно было можно сказать, что там, за спиной, осталось не меньше, чем полторы дюжины бойцов.

По ту сторону дерева, так же молча и недвижимо, застыли шестеро с самострелами, и Курт ни на минуту не сомневался в том, что за их спинами в лесных зарослях так же затаились десятка два вояк, оберегающих путь тех, кто вот-вот должен был появиться здесь.

— Снова опоздали, — недовольно заметил Фридрих, спешившись. — Даже не знаю, что в связи с этим заподозрить — подчеркнутое неуважение и намек на скорое недоброе развитие событий или их же собственное смятение.